Мы доехали до развилки и снизили скорость

Мы доехали до развилки и снизили скорость почти до пешеходной. Не помогло. Стоявший у белой милицейской «семерки» пузатый капитан–гаишник лениво сделал отмашку жезлом. Мол, давайте, птахи залетные, заруливайте на разговор с дядей Степой–милиционером. В «семерке» сидел еще один блюститель порядка в бронежилете и с автоматом на коленях. Очень эффектно сидел. Дверь была распахнута настежь, и воинственный вид вызывал уважение к органам правопорядка. Пришлось подчиниться.

Капитан вразвалку подошел к Жоркиному окошку и, небрежно козырнув, пробормотал себе под нос: «Капитан Бмбмбмумов, а предъявим–ка документики». Жорик выскочил из машины и затараторил:

– Слышь, кэп. Документы сегодня с утра вместе с барсеткой сперли. Вот еду заявлять. Отпусти, командир, а?

– С утра сперли, говоришь? Сейчас посмотрим, чего у тебя сперли,– капитан заглянул в салон, скользнул взглядом по мне и снова обратился к Жорику: – Хорошая машина, да? Номера–то хоть помнишь? Э–э–э, стоять, не подглядывать.

Жорик, виновато сопя, принялся изучать свои полусапожки.

– Значит, говоришь, с утра сперли?

– Барсетку с документами, – просипел Жорик.

– И едете заявлять? – продолжал веселиться капитан, обходя машину по часовой стрелке: – Помочь не надо, уважаемый? Давай сейчас заявим по рации?

– Не надо. Может, договоримся?

– Договориться, значит? А зачем? Хозяин, наверное, мечется, бричку ищет. Может, премию объявил, а? Большая премия, наверное, будет? Вон какую ласточку отхватили.

– Капитан, давай по–свойски договоримся. Зачем тебе меня сажать?

– Для плана, для галочки. А как ты хочешь договориться?

Жорик показал капитану пачечку рублей. Тот мельком глянул и хлопнул Жорика по плечу, зычно расхохотавшись:

– Ты чего, мальчик? «Запорожец» угнал, что ли? Или денег жалко? Если жалко, то учить тебя надо. На лесоповале, думаю, научат. Времени много будет, года два–три.

– Да не жалко, просто больше нету.

– А куда лезешь без денег? Нет, тебя точно надо сажать.

Жорик сник, скукожился, но вдруг, словно что–то вспомнив, начал рыться по карманам и карманчикам. Через минуту откуда–то из–за подмышек выудил увесистый перстень, усыпанный сверкающими камнями – брызги прозрачных слез на солнце.

– Миллион стоит, – полюбовался игрой самоцветов Жорик и вручил перстень капитану. Капитан осторожно взял драгоценность в руки, поднес к носу и пристально вгляделся в лучезарную игру камней. – Фианит? – недоверчиво покосился он на Жору. Тот обиделся:

– Я что, на цыгана похож? Фамильные бриллианты.

– Где спер?

– В совке такого ни у кого нет. В одном испанском музее предок взял на память, давно, еще до революции. На обратной стороне смотри – рыцарский герб выдавлен. Капитан повертел перстень в руках и сунул в карман:

– Ладно, проваливайте, чтобы я вас больше не видел.

Жорик криво ухмыльнулся, меня отпустило от страха, а капитан обратился к напарнику, сидевшему в машине:

– Санек, сообщи дежурному, обнаружена «Ауди–100». Подозрение, что угнанная. Пусть узнают, поступали заявления об угоне или нет...

– Чего теперь будем делать? – спросил я Жорика, покинув автомобиль. Как стало понятно, нас переквалифицировали в пешеходы.

– Не знаю. Эх. Прав был Федор – кататься на паленых тачках приятно, но в краткосрочной перспективе. Ладно, поперли домой. На рогатом доедем.

– А что за перстень ты ему отдал? – спросил я Жору. – Он на самом деле стоит тысячу баксов?

– Больше. Значительно больше. Да ты не парься. Перстенек не простой, а оборотный. Сменит пять–шесть владельцев и назад вернется.

– Чего?

Жорик странно улыбнулся и пояснил:

– Пятый или шестой владелец перстня сам вернет его. Перед смертью. Ну, может, седьмой. Конечно, красиво: один перстень, семь трупов. Но десять было бы лучше. Вот только даже до восьмого добить не получается. Тяжелые времена, ничего не спланируешь толком…

Какой–то бред. Странный он, этот Жорик, и взгляд у него такой бездонный, пугающий. Стало вдруг отчетливо ясно – этот человек, это существо не шутит. Оно знает все, и место его не здесь, на этой земле, а там, под сверкающим красным небом...

Брр–ррррр!

Я моментально покрылся гусиной кожей, стало вдруг холодно и неуютно.

– Не боись! Пока совсем не до тебя, – Жорик легонько щелкнул меня пальцем по носу, выведя из состояния оцепенения. – Подумаешь – без колес остались. Наверстаем. Дай–ка черкану кой–чего, пока троллейбус не подъехал.

Жорик вытащил из заднего кармана джинсов блокнотик, замызганный до крайней степени непотребства, без обложки, с лохматыми листиками в пятнах, кляксах и каракулях. Извлеченной из нагрудного кармана авторучкой начал что–то черкать и приговаривать: «Так, Храпченко пошел… Красному звякнем и перенесем на завтра… Вот сюда Игорька и Петровича… Тут опять Петрович, надо убрать… Вместо него Танюху вписываем… Так–так–так…» Я глянул на противоположную сторону дороги.

Там милиционер надиктовывал что–то в рацию, периодически заглядывая в салон «аудюхи», а напарник восседал в «семерке», ни разу не переменив воинственной позы. Ничего интересного больше не увидел. Я перевел взгляд на проезжую часть. Ага, троллейбус подъезжает к остановке. Интересно, какой маршрут? Наш?

Жорик перестал множить каракули, глянул на троллейбус и скомандовал: «Поехали». Мы загрузились через заднюю дверь в салон, наполненный на три четверти. Я примерился, как бы получше занять место у заднего окна, меж двух мешочников, но опоздал. Наглец и нахал Жорка согнал с сидений двух тинэйджеров: «А ну, кыш, пионеры. Уступите место инвалиду, не видите, нога деревянная?», после чего подозвал меня, объясняя окружающим: «У него тоже деревянная. Опаздываем на слет инвалидов.»

Я чуть не сгорел со стыда, но что это? Легкий укол в затылок подтолкнул меня к Жоре, и я, почесав ногу: «Зудит, не умеют протезы делать», уселся рядом с ним.

– Интересное здание. Кажется, мутили там кооперативчик лет пять назад, – через пару остановок изрек Жорик. За окном высилось строение, похожее на учреждение науки: пыльное, унылое, но с колоннами и витиеватыми финтифлюшечками по фасаду. – В твоем списке значится?

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Сейчас проверим, – он порылся в карманах, извлек три мятых листочка и подмигнул мне: – Бумаги никогда не выкидывай. Пригодятся.

На полминуты погрузился в изучение моих давешних записей, потом заключил:

– Если это не НИИФизматнаук и там директор не Вячеслав Александрович, значит, нам сегодня точно не везет. Приготовься, выходим.

Нам в тот день немного повезло. Директорствовал в запыленном заведении упомянутый Вячеслав Александрович Копьев, встретиться с которым, как объяснил вахтер преклонных лет, никак не можно по причине позднего времени. Мы вздохнули, а сотрудник охраны поинтересовался: «А вы, собственно, кто такие?» Жорик, ничуть не смутившись пред бдительными очами вахтера, ответствовал:

– Забыл, отец? Я тут до перестройки умственным трудом занимался. Не помнишь? Ну да ладно, к Лексанычу завтра в гостечки заскочим. Заявку на проход как раньше оформлять?

– А то ж. Порядок быть должон, – дед горделиво выпятил грудь, как будто поддержание порядка исключительно его заслуга.

Вернулись на квартиру поздно. Я чувствовал себя после разговора с милицией уныло. Перспективы рисовались не радужные.

– Не переживай, Ромка. За соучастие впаяли бы трюльник условно, и делов–то. Стал бы авторитетным предпринимателем, – успокоил меня Жорик. – Не бери в голову. Тут поважнее дела начинаются. Кольцо в путь отправилось, через пару–тройку дней вернется. А что это значит?

– Что?

– Начинаем новый блокнотик вести. Понял?

– Не понял.

– Спать иди. Потом поймешь. Эх, молодо–зелено. Ну что вылупился? Давай баюшки–баю, отоспись. Завтра тяжелый день предстоит.

Я пожал плечами, быстренько сообразил постель и, еще быстрее раздевшись, завалился спать. Сквозь сон доносились Жорины восклицания, междометия и прочие неидентифицируемые звуки. Похоже, переполнялся эмоциями при переносе записей из старого блокнота в новый.

Не знаю. Меня волновало другое. Я засыпал с надеждой на новый день, который принесет деньги и покой, который превратит несчастного Ромку в счастливчика Романа, сыто щурящегося на мельтешенье жизни у ног. Может быть, не зря было продано то, что в сущности не нужно. Додумать я не успел, уснул…